Федор Плевако: Казахские корни гения адвокатуры

О том, что великий российский адвокат дореволюционной поры имеет казахские корни знают уже многие. Однако одной лишь кровью ограничивается связь Федора Никифоровича с казахской степью. И вообще, какую роль сыграло казахское происхождение в биографии Федора Никифоровича. Сегодня мы раскроем подробности жизненного пути знаменитого адвоката. 

Каждый, кто более-менее знает хотя бы азы биографии Федора Никифоровича, а также те, кто ищет казахских соплеменников среди выдающихся людей по всему миру знает, что мать Плевако по происхождению была казашкой. Впрочем, казашкой крещеной. Когда она произвела Федора на свет она уже звалась Екатериной Степановной. Как же так получилось? Многие, не вдаваясь в подробности наверняка считают, что все дело в обыкновенной истории любви – казашка влюбилась в славянского парня, родители были против, но они вопреки родительской воли поженились, казашка приняла православие, за что была проклята казахской родней. Такие случаи в те времена случались, однако были довольно редкими.  Но случай Ульмесек Алдаркызы (а именно так, скорее всего, звали мать Плевако при рождении) абсолютно другой. В чем-то даже более трагический. 

Фото: Коллекция Владимира Ивановича Завершинского

Семья Ульмесек жила в казахском ауле в окрестностях нынешнего Костаная. В конце XIX века, когда Плевако был уже живой легендой, биографы выяснили, что место ее рождения располагалось в ауле № 7 Чубарской волости Кустанайского уезда Тургайской области. Отец ее - Алдар, известный казахский бай и батыр. Еще в начале ХХ века биографы Плевако встречались с людьми, знавшими Алдара.  Он в то же время жил около поселка Санарского Троицкого уезда. Во время ночного нападения у Алдара при бегстве выпала из кибитки его дочь Ульмесек (по словам самой матери, она называлась Ульмес – «неумирающая», в ауле многие звали ее Алмой). 

Да и многие костанайские исследователи считают, что в детстве ее звали Алма. Имя могли поменять после этого трагического случая, пока она не была крещена. 

Проблуждав несколько дней в степи, девочка вышла к реке, где ее встретила и приютила русская женщина. Воспитали девочку уже в русских традициях, соответственно Ульмесек (Ульмес, Алма) крестилась и стала Екатериной Степановной.

И в старых и в современных российских источниках нередко встречается предположение о «калмыцком» происхождении Екатерины Степановны Плевако. 

– Калмыков в Оренбургской губернии было немало, многие состояли в Оренбургском казачьем войске и имели хорошую репутацию, другие кочевали. Однако,  сам Федор Никифорович вспоминает о рассказах пожилой уже матери о ее детстве, проведенном в кибитке: «Постепенно я забыла киргизский язык и научилась говорить по-русски» Киргизами (или «киргизцами») в Российской империи помимо собственно киргизов называли казахов, которых в оренбургских степях всегда было много. С учетом географии расселения этих народов логичнее предположить, что имеется в виду казахский (в современном смысле слова) язык. Социальное происхождение Екатерины Степановой – так назвали мать нашего героя при крещении – тоже туманно: некоторые исследователи пишут о ее крепостном состоянии, другие – о мещанском. Сам Плевако придерживался второй версии: «Отцу моему понравилась, не то как девушка, не то как удобная служанка, моя мать, и ему любезно уступили ее. Брак их не был узаконен и дети записывались как “рожденные от установившейся связи от троицкой мещанки Екатерины Степановой, девицы”» – пишет в своем исследовании российский историк Алексей Кузнецов. 

Не менее загадочно происхождение отца Федора Плевако. Несмотря на то, что адвокат носил отчество Никифорович, его отца звали Василий Иванович Плевак. Этническое происхождение его также вызывает споры: одни исследователи считают его белорусом, другие украинцем-полищуком, третьи – в частности, знаменитый писатель Валентин Пикуль, считают Федора сыном ссыльного польского революционера. Многие современники в своих воспоминаниях называли его «литвином», а это могло значить, как литовец, так и белорус. Но последнее все же подразумевается чаще. Путаница с фамилией и отчеством объясняется просто: его родители не сочетались церковным браком по православной традиции, и дети их считались незаконорожденными. Отчество Никифорович взято по имени Никифора — крёстного отца старшего брата Василия Плевака. Позднее в университет Фёдор поступал с отцовской фамилией Плевак, а по окончании университета добавил к ней букву «о», причём называл себя с ударением на этой букве: Плевако́.

Большой Афанасьевский переулок 35, дом Плевако, Москва 1972 год

Отец хоть и православный, но происходящий из католической семьи, мать православная, но из казахов-мусульман – само рождение в многонациональной семье, где сошлось не просто несколько культур, а две цивилизации - европейская и азиатская, во многом определило у Федора и кругозор, и широту взглядов, и понимание сложности мира. 

В 1851 году семья Плевако переехала в Москву, а в 1853 году Федора и его брата Дормидонта зачислили в Первую Московскую гимназию. К слову, Федор учился в одном классе со знаменитым философом, «отцом» русского анархизма Петром Александровичем Кропоткиным. 

В период учебы Федора и его брата в гимназии, семье пришлось пережить немало испытаний. В 1852 году, при посещении образцового училища в Москве, принц Петр Ольденбургский лично проверил способности первых учеников, похвалил Федора и через два дня прислал ему подарок. Видимо, нашлись недоброжелатели, которые выяснили, что сыновья надворного советника Василия Плевака являются незаконнорожденными, и их с позором изгнали из учебного заведения. 

Гимназист Федор в шинели отца В. И. Плевака. Фото: архив Государственной публичной исторической библиотеки России

Попытка отца добиться аудиенции у государя и выпросить снисхождение для детей и разрешение на их усыновление закончились неудачей. Это стало настоящей трагедией для семьи. Вскоре после этого, в 1853 году, матери семейства пришлось пережить смерть не только мужа, но и сына Дормидонта, причем имея на руках малолетнюю дочь, родившуюся в Москве. Несмотря на все трудности Екатерина Степановна (Ульмесек Алдаркызы) сумела все-таки дать теперь единственному сыну достойное образование. Весной 1859 года Федор закончил Первую (Поливановскую) гимназию с золотой медалью и сразу поступил с отцовской фамилией на юридический факультет Московского университета, по окончании которого получил диплом кандидата права.

Нет никаких особых свидетельств об ораторском таланте Федора в детстве и юношестве, однако уже на своих первых делах молодой адвокат буквально зажигал своими речами все судебные процессы, в которых участвовал. Но вот о чем исследователи точно свидетельствуют, так это то, что именно из-за статуса незаконорожденного и частого на этой почве, как мы бы сегодня сказали, буллинга со стороны сверстников, у Плевако возникло обостренное чувство справедливости. Поэтому его подзащитными часто становились люди обездоленные – рабочие, крестьяне, бедняки. И брался он за их дела не ради повышения собственного реноме и не для раскрутки своего имени, а скорее потому, что сам когда-то прошел нужду, пусть даже и в куда более высоком сословии, чем рабочие и крестьяне

Федором Никифоровичем было проведено несколько сотен дел. Часть из них сопровождалась курьезами, которые происходили во многом из-за неуемного темперамента и остроумия Плевако Вспомним самые известные из них, речи из которых даже вошли в фольклор. 

«30 копеек»

Суд рассматривает дело старушки, потомственной почетной гражданки, которая украла жестяной чайник стоимостью 30 копеек. Прокурор, зная о том, что защищать ее будет Плевако, решил выбить почву у него из-под ног, и сам живописал присяжным тяжелую жизнь подзащитной, заставившую ее пойти на такой шаг. Прокурор даже подчеркнул, что преступница вызывает жалость, а не негодование. Но, господа, частная собственность священна, на этом принципе зиждется мироустройство, так что если вы оправдаете эту бабку, то вам и революционеров тогда по логике надо оправдать. Присяжные согласно кивали головами, и тут свою речь начал Плевако. Он сказал: «Много бед, много испытаний пришлось претерпеть России за более чем тысячелетнее существование. Печенеги терзали ее, половцы, татары, поляки. Двунадесять языков обрушились на нее, взяли Москву. Все вытерпела, все преодолела Россия, только крепла и росла от испытаний. Но теперь… Старушка украла старый чайник ценою в 30 копеек. Этого Россия уж, конечно, не выдержит, от этого она погибнет безвозвратно…»

Старушку оправдали.

«Туфли я сняла!»

В дополнение к истории об известном адвокате Плевако. Защищает он мужика, которого проститутка обвинила в изнасиловании и пытается по суду получить с него значительную сумму за нанесенную травму. Обстоятельства дела: истица утверждает, что ответчик завлек ее в гостиничный номер и там изнасиловал. Мужик же заявляет, что все было по доброму согласию. Последнее слово за Плевако.

"Господа присяжные," - заявляет он. "Если вы присудите моего подзащитного к штрафу, то прошу из этой суммы вычесть стоимость стирки простынь, которые истица запачкала своими туфлями".

Проститутка вскакивает и кричит: "Неправда! Туфли я сняла!!!"

В зале хохот. Подзащитный оправдан.

«Знамение»

В зале Окружного суда 1900 год. Фото: Максим Дмитриев

Плевако приписывают частое использование религиозного настроя присяжных заседателей в интересах клиентов. Однажды он, выступая в провинциальном окружном суде, договорился со звонарем местной церкви, что тот начнет благовест к обедне с особой точностью.

Речь знаменитого адвоката продолжалось несколько часов, и в конце Федор Никифорович воскликнул: «Если мой подзащитный невиновен, Господь даст о том знамение!».

И тут зазвонили колокола. Присяжные заседатели перекрестились. Совещание длилось несколько минут, и старшина объявил оправдательный вердикт.

Город Троицк. Фото: архив Государственной публичной исторической библиотеки России

Чувствовал ли Плевако свою связь с казахской степью? Скорее да, чем нет. Он часто наведывался в родные края – и в Троицк, и в уже основанный к к концу позапрошлого века Кустанай. Часть краеведов и историков полагает, что он встречался и с великим казахским педагогом и просветителем Ибраем Алтынсариным. Во всяком случае, он весьма высоко ценил его деятельность по открытию школ для местного населения и всячески хвалил тягу казахов к образованию и просвещению. 

Словно, отдавая долг родному городу и своим казахским корням, Плевако приедет сюда в 1903 году на процесс купца Смаила Жаманшалова. Его обвиняли в намеренном поджоге зерновых амбаров, дабы выбить страховку. К слову сказать, это то дело, когда Плевако не побоялся пойти против общественного мнения. Смаила и его брата волостного Чубаровской волости Кустанайского уезда Жусупа (Юсуфа) Жаманшалова местные жители не любили и считали форменными тиранами и узурпаторами. Тем не менее, адвокатский опыт позволил доказать Федору Никифоровичу, что поджог не был намеренным и купца оправдали. 

К концу жизни Плевако был легендой, а его фамилия стала именем нарицательным. «Я себе другого плеваку найду», – говорили нуждающиеся в адвокате люди, когда не смогли сговориться с защитником о гонораре или условиях работы. Сам же Федор Никифорович много высказывался и на общественно-политические темы. Когда Льва Толстого отлучили от церкви, он пытался примирить его взгляды  с догматами официальной церкви, а в 1904 г. на приеме у папы римского  Пия X доказывал, что Бог один, значит, в мире должна быть одна вера, а католики и православные обязаны жить в добром согласии. 

Когда в 1905 году началась первая русская революция, Плевако не остался в стороне от пробудившейся общественно-политической жизни. Поначалу он вел переговоры о вступлении в партию Конституционных демократов (Кадетов) – в тот период он встречался с видным впоследствии деятелем партии «Алаш», председателем правительства Алашорды Алиханом Букейхановым, который также тогда принимал активное участие в основании кадетской партии. 

Впоследствии Плевако, впрочем, примкнул к партии октябристов (Союзу 17 октября). Они представляли собой либерал-монархистов. Плевако не был революционером, но четко ощущал, что государственное устройство России надо менять. Ибо за свою долгую адвокатскую практику он увидел насколько обездолен народ, насколько он беззащитен перед чиновничьим произволом. Федор Никифорович умер в конце 1908 года (по новому стилю 5 января 1909), в разгар послереволюционной реакции, и не дожил до решающих политических битв 1917 года. Смог бы его авторитет смог бы повернуть течение общественно-политической жизни в другую сторону. Об этом остается только предполагать.