«После Стамбула Бурса несомненно является самым интересным городом Турции», – безапелляционно заявлял русский путеводитель 1912 года. Именно тут можно было насладиться «памятниками искусства и старины, своеобразным, чисто турецким характером жизни».
Шаг вправо
Бурса, несмотря на ее историческую известность, лежит все же в стороне от оживленных туристических дорог. Хотя, прямо над городом, на склонах потухшего вулкана Улудаг (древнего Олимпа Вифинского) расположен ряд популярных горнолыжных курортов и множество посещаемых минеральных лечебниц. Но для скромного любителя исторического страноведения Бурса (или Бруса, как называли ее греки) интересна не шумными гульбищами жаждущих и страждущих, а как раз-таки своей тишиной.
В этой-то тишине и отверзаются врата проникновения в одну из самых чарующих и романтичных эпох истории человеческой. Здесь, в тени Олимпа-Улудага, семь веков назад вылупился на свет очередной двуглавый птенец, возвестивший своим хищным клекотом явление очередной евро-азиатской империи – Османской.
...Вообще-то я возвращался в Стамбул. Рассчитывая уже через несколько часов вдыхать невыветриваемый византийский воздух «столицы столиц», настоянный на терпких ароматах двух морей и двух континентов. Хотя карта, лежавшая по обыкновению перед глазами на откидном столике, упрямо стояла на том, что в Стамбул я сегодня попаду вряд ли. Потому что следующей остановкой автобуса значилась Бурса.
Некоторое время я честно взвешивал все «за» и «против», но, когда небольшие горки справа по ходу разрослись в кучерявую зеленую стену Улудага, вознесшегося над кирпичным месивом городских кварталов, сомнения отпали сами собой. В конце концов, если даже следовать логике, Стамбул, который стоит на своем месте более 25 веков, за день вряд ли куда-то денется. А Бурса... кто знает, когда сюда еще занесет?
Сон Османа
Тем более что я был далеко не первым, кто так вот, походя, по воле рока, очутился в тени Вифинского Олимпа. Именно так появилось некогда (где-то на рубеже XIII и XIV столетий) в этих благословенных краях небольшое турецкое племя, каких множество маялось тогда по просторам Малой Азии, выискивая свои выгоды на обломках разваливающихся государств Сельджуков и монголов. Большинство из них так и растворились в истории, не оставив ни следов, ни памяти о себе. Но одному выпало за всех – судьба выплеснула его на самый гребень мировой истории.
Однако все это произойдет позже, а пока воинственное, но слабое объединение, вынесенное к границам Византии, изумленно цокало языками, присматривалось к неприступным стенам местных городов. Но вождь видел большее. Правда, пока еще даже не в мечтах, не в грезах, а... во снах.
...Какими сладостными и волшебно-пророческими могут быть здешние сны знает лишь тот, кто засыпал когда-нибудь под томный ропот кипарисов, в благоухании цветущих цитрусов, среди прекрасных наложниц, в трепетном шелковом шатре, под охраной верных соратников-акынджи. И снилось вождю волшебное дерево, выраставшее из его собственных чресл над миром, затеняя собой четыре величайшие горные системы (Атлас, Балканы, Тавр, Кавказ), четыре величайшие реки (Тигр, Евфрат, Нил и Дунай) и земли между ними, где в цветущих городах, среди тучных нив царил мир и благоденствие. А потом вдруг листья на древе превратились в изогнутые клинки ятаганов, и налетевший ветер понес их прямо на Константинополь.
Может быть, современный политик, географические познания которого зиждутся на всуе сданных тестах и отрывочной мудрости Интернета, ничего бы из такого сна и не понял, но воспитанный на достижениях арабского землеведения предводитель сразу сообразил, в чем смысл. Ибо звали его Осман. Да-да, тот самый султан, чье имя воспримет и космополитичный по составу народ, которому предстояло несколько веков держать в страхе полмира, и грозная держава, которой будут править его потомки.
Осман, османы, Османская империя. Или, если называть по-западному: Оттоман, оттоманы, Оттоманская империя. Разница лишь в произношении.
Турецкое человеколюбие
...Принято считать, что турки стремительно ворвались в Византию под своими зелеными знаменами и (мечом и огнем) подчинили Константинополь, а после чего отхватили еще пол-Европы, Север Африки и Ближний Восток.
Если совсем схематично – так оно и было. Если же любить и уважать историю – вовсе нет.
Осман, хорошо понимая соотношение сил, подошел к границам Византии крадучись – с осторожностью и опаской. Несмотря на то, что после погрома от броненосных братьев во Христе (во время 4-го крестового похода европейское братство вполне удовлетворило свои цивилизационные обыкновения грабежом Константинополя) это уже была не та Византия, которая заносчиво считала себя Вторым Римом. Однако даже тень великой империи заставляла благоговеть.
Мог ли предполагать безвестный предводитель нескольких сотен вольных конников, что очень скоро императоры Константинополя станут его данниками? Вряд ли.
Не было поначалу и зеленых знамен с вычурной вязью. По мнению многих исследователей, только здесь тюрки-язычники приняли ислам. Превратившись в гази, но не в фанатиков, они отнюдь не спешили немедленно обрушить свой праведный гнев на головы неверных, а скорее пытались понять, что в этих головах происходило.
О политической мудрости и практичном человеколюбии султана Османа свидетельствует то, что очень скоро его самыми верными последователями стали местные греки, истосковавшиеся по сильному и адекватному предводителю. Более того, приняв ислам, христиане автоматически превращались в полноправных османлы. Да и турки тогда не считали себя чем-то исключительным и охотно учились у самих греков, перенимая то, чем те владели лучше (внимательно присмотревшись к Османской империи, легко обнаружить в ней перекрашенную и перекроенную империю византийцев).
Йешил-джами
Только через 12 лет, после того как Осман стал Османом, он отважился на первое боевое столкновение с войсками императора, победой в котором озадачил, но не озаботил погрязший во внутренних интригах Константинополь. А еще через 13 лет, после семилетней осады, пала древняя Бруса, защитники которой сами сдали город, истомленные не столько настырностью нападавших, сколько перманентным предательством своих.
Первый обретенный город стал первой столицей победителей, священным местом. А первой святыней Бурсы стала могила самого Османа, умершего в год победы. Она и сегодня, как века сряду, приманивает сюда тысячи местных паломников, для которых именно тут, в Бурсе, началась не только имперская, но и республиканская Турция. Их Турция.
Самым главным памятником Бурсы, относящимся к той, ранней истории турецкого государства, несомненно является Йешил-джами. Мечеть, в силу архаики, совершенно непохожая на знакомые всем шедевры Мимара Синана.
...Пропетляв по крутым уличкам и лестницам старого города, я вышел к Йешил-джами к тому моменту, когда правоверные, сотворив свою вечернюю молитву, деловито расходились от нее в разные стороны.
Йешил-джами – Зеленая мечеть, самый известный сакральный объект Бурсы. Она построена в ознаменование захвата города Османом и Орханом, но, правда, уже в то время, когда Бурса перестала быть столицей империи, передав свои властные функции Эдирне (Адрианополю). Несмотря на это, город все еще не потерял для османских владык своей святости и Мехмед I (Челеби), строитель Йешил-джами, умерший в 1421 году, был похоронен неподалеку от своей мечети в бирюзовые цвета усыпальнице – Йешил-тюрбе.
«Великим мечтателем должен быть артист... задумавший Зеленую мечеть и построивший ее, как величественный балкон над морем зелени, откуда раскрываются далекие перспективы», – писал когда-то вдохновенный романтик и певец Стамбула Пьер Лоти.
Может быть, его восторги и привели меня в Бурсу и, перво-наперво, к Йешил-джами.
Андрей Михайлов-Заилийский. Писатель, автор дилогии «К западу от Востока. К востоку от Запада» и географического романа «Казахстан»
Фото автора
