Мой выбор – монастырь

Зачем уходить в монастырь из мира, если заповеди можно исполнять где угодно? Зачем отрекаться от радостей жизни?  Почему в монашество уходят люди молодые и полные сил, которым еще жить и жить? Например, читаешь новость – известная актриса, писатель или спортсменка закрылись за воротами монастыря.  И становится интересно, по какой причине человек решается на столь серьезный поступок, практически лишая себя жизни в обществе. Веселья. Вкусной еды. Всего, что доставляет пусть небольшие, но ежедневные и доступные удовольствия. 

Об этом мы поговорили с игуменьей Любовью, настоятельницей Алма-Атинского Иверско-Серафимовского монастыря (в миру Мария Васильевна Якушкина). 

– Почему женщины уходят в монастырь? Для многих светских людей монахиня – это своего рода неопознанный объект с туманными мотивами и неясными перспективами. Им бывает совершенно непонятно, ради чего человек отказывается от мира, удовольствий, от возможности иметь детей. 

– Здесь причины у каждого свои. Общего правила не существует. В основном это внутреннее побуждение. Человек понимает, что в миру сталкивается с определенной несправедливостью. Или внутренний настрой такой, что человек любит тишину и молитву. 

Существует три категории людей, которые проживают в монастыре, но это относится к побудительным причинам. Одни идут за молитвой. Вторые идут из-за того, что им нравится красота церковной службы. Они тоже рано или поздно стяжают молитву. А третьи приходят из-за каких-то бытовых причин. Бывает, что жить негде. Или остались никому не нужные – при наличии жилья, но жить человек там не может. И в женских, и в мужских монастырях примерно одно и то же. Эти категории – они есть и были всегда во всех монастырях. Костяк монастыря составляют верующие, которые идут на молитвы. Или которым нравится служба. Таких и раньше, до революции, и сейчас процентов пятнадцать-двадцать. А остальные - по вышеперечисленным причинам. Как я говорю, они не пришли в монастырь – они попали в монастырь. Потому что деваться некуда. У многих даже есть жилье, но образ жизни одинокий… Им общежитие нужно, люди, общение. 

Есть очень неправильное мнение, что уходят в монастырь от несчастной любви, или еще из-за чего-то. Нет. Многие остаются в миру только потому, что у них внутри есть чувство долга перед родителями. Сейчас это редко, к сожалению, встречается, потому что не живут большими семьями. Церковный устав не позволяет уходить в монастырь тем, у кого есть семья. Мужу, жене нельзя уходить в монастырь. И тем, у кого есть на попечении малолетние дети либо престарелые родители. Таких не берут. 

Существует испытательный срок. Берут сначала трудником на время. Трудник или насельник - тот, кто населен в монастыре. Когда он действительно утвердился в своем желании, то переходит в разряд послушников – это уже непосредственно монашеский чин. Испытательный срок у каждого человека свой. У некоторых десять-двенадцать лет, у других – два-три месяца. А бывает, что этот срок заканчивается через неделю. Их постригают в следующий чин, и они становятся иноками – от слова «иной». Иная, другая жизнь. Не та, что в миру. При иночестве обетов монашеских не дают. Единственный обет, который дают, – это обет послушания, старица, который принимают от пострига человека. Слово «послушание» обозначает «услышать и исполнить». Поэтому не говорят «дается работа», а «дается послушание». И это является основой. Пока человек не научится послушанию, его в монахи постригать нельзя. Дальше идет постриг в монашество, в котором непосредственно даются обеты. Там и стяжание молитвы, и постничество, и безбрачие, и прочие обеты. То есть непосредственно к монашеской жизни человек приступает в чине монаха. Или, как это иначе называется у нас - малая схима. 

При определенном возрасте, состоянии телесного и духовного внутреннего содержания, существует высший чин в женских монастырях – постригают в схиму. Схимонах. В чине написано: «это посвящение в полный ангельский чин». То есть все эти монастырские чины являются как бы ангельскими. Но в осознание своего непотребства и греховности монахи ходят не в белых, а в черных одеждах. С одной стороны - это траур по мирской жизни, а с другой – это для смирения. Что мы, хоть и ангельский чин, но мы этого недостойны. Иногда возникает вопрос: почему именно черная? Официально форма черная. Летом на юге, на юго-востоке разрешается носить голубые, серые подрясники, белые апостольники. В храме монахи всегда в черном.

– В миру Вас звали Мария Васильевна Якушкина. Монахине дается новое имя. Почему?

– Это опять-таки из-за того, что человек отрекается от своей мирской жизни. И, отрекаясь от своего прежнего греховного состояния, человек получает новое имя. В связи с этим он должен измениться еще и внутренне, над этим работать. Обычно дается имя святого, которое дает либо духовник, либо настоятельница, либо правящий владыка – только не сам человек. В зависимости от внутреннего устроения, где человек на послушании. Если он работает у правящего архиерея, то владыка дает имя. Если в монастыре, то чаще всего дает имя настоятельница. Может предложить свое имя духовник, который этого человека окормляет, как у нас говорят, ведет по жизни. Они смотрят на внутреннее устроение человека, на то, к чему он мог бы стремиться, чтоб достигнуть и угодить Богу. И, соответственно, дается имя того или иного святого. Когда человек получает имя этого святого, он должен ему в какой-то степени подражать, стараться достичь тех же высот. 

В иночестве еще, как правило, в женских монастырях остаются женские имена, а вот в монашестве, когда принимаешь малый ангельский чин, пол не имеет значения, и чаще дают для смирения мужские имена. Например, Феодосия. 

– Матушка Любовь, каким образом Вы пришли к вере?

– Трудно сказать, что пришла. У меня очень верующая была мать. Отец тоже был верующим. Но мужчины обычно более индифферентны. Они верят внутри, но рьяно это не выражают. А мама была очень верующая, и я от нее этому научилась. Поэтому я и в октябрята, и в пионеры никогда не вступала. Из-за этого у меня даже «тёрки» были в школе. Одноклассники, дети, как вы знаете, – самые жестокие существа. Выделывали, что хотели. Косу привязывали к парте, и прочие дела. Мальчишки окна выбивали в доме. Следили за мной. Даже со стороны завуча, директора школы были предложения типа «сними крестик», «носи его вне школы». А я говорила: «Вы чему меня учите? Врать?» Крестик я не снимала. На физкультуре он вываливался. Мне говорили: «Ты его хоть куда-то прячь!» Я отвечала: «Лучше на физкультуру ходить не буду».

С раннего возраста пела на клиросе Никольском, иногда в Казанской церкви. И лет с двенадцати хотела уйти в монастырь. Для этой цели мы с мамой даже поехали по святым местам, по обителям. Раньше их было по всему Советскому Союзу шесть или восемь. Я обратилась к владыке Иосифу Чернову, я практически его воспитанница – с просьбой помочь поехать в паломничество. Он сказал: «Хочешь ехать – иди зарабатывай копеечку». Он устроил меня сначала уборщицей. Потом, когда я стала постарше, и был паспорт, - кассиром. Потом я выучилась на бухгалтера. У владыки Иосифа я работала до дня его кончины, до 1975 года. Была под его непосредственным патронажем.

Когда мы с мамой поехали в паломничество, то пытались остаться в каком-нибудь монастыре. Но все игуменьи маме говорили, что, во-первых, вы замужем, и поэтому вас мы не можем взять. А дочка – малолетка, нам из-за нее закроют монастырь. Тогда была запрещена пропаганда церкви среди молодежи, и никто не соглашался меня брать. Так мы и вернулись назад ни с чем. Уже потом, когда владыку похоронили, он мне завещал: уезжай в Москву, в центр, там устроишься, я там о тебе говорил. Там архимандритом тогда был отец Кирилл Павлов. Потом он даже был духовником у второго патриарха Алексия… Он меня туда передал, и я работала какое-то время в журнале Московской патриархии, в экспедиции. Потом меня забрал к себе экономом оттуда заведующий издательским отделом, митрополит Петирим. И я ему рассказала о своем заветном желании не только пойти в монастырь. Сестра моей матери, тетя, подвизалась в свое время в Иерусалимском Горненском монастыре, где и скончалась. Я очень хотела туда поехать, чтобы побывать на могилке, попросить ее молитв и так далее. Я обыденно высказала это желание митрополиту, но он запомнил. Но предупредил: для этого надо будет принимать постриг. А это же была моя заветная мечта с детства – стать монахиней! Я дала согласие, но особо не надеялась. В советские времена поехать в Иерусалим – это было что-то несбыточное. Тем более, что я из рода Якушкиных – из тех самых декабристов, которые были сосланы в Сибирь. Нам в центр России не разрешили выезжать, только в Алма-Ату или Ташкент. Из Сибири мы попали в Алма-Ату. 

Я не думала, что дадут разрешение на выезд из-за этих проблем. Но это был уже 1978 год, брежневские времена. И вдруг пришла виза. Владыка сказал: собирайся, завтра у тебя постриг, а через два дня летишь в Иерусалим, в Горненский монастырь. Уехав туда, я нашла могилу сестры матери. Поселили меня в домике, и я была очень удивлена - увидела фотографии своих родственников. Рассказали, что здесь жила моя тетя, поэтому фотографии там и остались. В Горненском монастыре я провела пять лет. Потом визу не продлили, молодежь они там оставлять не собирались. Я вернулась назад и попала в Рижский монастырь, где провела девять лет, работая экономом, в одной келье с монахиней Сергией Кононовой. Сейчас это настоятельница самого крупного российского монастыря – Дивеево. 

В 1991 году меня направили восстанавливать Воронежский монастырь. В 1992-ом вернули в Ригу, где я прожила месяца три-четыре, а потом направили в Ташкент восстанавливать обитель. Там было сделано очень много. Построено два корпуса, храм, покупали, меняли либо дарили дома и квартиры. Расширили территорию монастыря с одного участка в шесть соток, где стоял храм, до почти полутора гектаров, выкупая вокруг дома. В Ташкенте я прожила тринадцать лет. Потом написала прошение об освобождении от должности, после чего вернулась в Алма-Ату по благословению митрополита Мефодия, который здесь тогда был правящим. Я всегда стремилась в Алма-Ату. Это мой родной город. 

Когда мы сюда приехали, здесь уже возводили стены. Нашлись энтузиасты, которые начали строительство. Здесь мы живем с 2005 года. За это время мы благоустроили территорию, восстановили Софийский собор по образцу 1898 года. Построили водосвятную часовню, достроили храм Матроны, где толком не было лестницы, сестринский корпус, воскресную школу, гараж, лавку, гостиничные номера и корпус епархии. Все это было сделано за семь лет. 

– Какими были первые впечатления от монастыря? 

– Первые впечатления были очень трудные. Я же начинала в Горненском монастыре. А там и образ жизни совершенно другой, и игуменья была румынка. Она с сестрами вообще не разговаривала, общалась только через келейницу Елену. Были всякие испытания, сложности. Нужно было и на клирос ходить, ездить в наше представительство в Иерусалиме, в русскую духовную миссию, накрывать столы и обслуживать людей. Подавать блюда не все умеют. Пришлось всему этому учиться. Все-таки заграница, и раньше русская духовная миссия являлась практически российским посольством. СССР не признавали в Иерусалиме, поэтому там не было таких взаимоотношений. Приходилось очень много народу принимать, в клиросе петь, за стариками ухаживать. Они же монахини, схимонахини, им слово поперек не скажи. Сложности были с тем, чтобы в принципе привыкнуть к монашескому образу жизни. Вставать надо было рано, в пять-полшестого утра, из-за приемов не всегда получалось вечером вовремя пойти отдыхать. Первые впечатления – интересно, но трудно. Но зато можно было пойти на ночную литургию на гроб Господень. В духовном плане было очень интересно, очень насыщенно. А в бытовом – трудновато. 

– Чем искушения в монастыре отличаются от искушений в обычной жизни?

- Они не то, чтобы сильнее… В обычной жизни они, как правило, исходят от наших ближних. Наши ближние – наши первые враги, это еще наш Спаситель сказал. Он имел ввиду не только родственников, а вообще всех, кто рядом с тобой. В рабочей обстановке люди пытаются надеть маску, иметь определенный имидж. Дома все это убирается, и эмоции выплескиваются наружу. В монастыре все иначе. Здесь маску одевать бесполезно. Монастырь – это твой дом, и ты либо будешь переделывать себя и стараться менять себя, а не окружающих, и тогда все будет получаться. А когда ты пытаешься изменить тех, кто вокруг тебя, то начинаются сплошные искушения. В этом плане искушений больше, и они сильнее. В миру люди пыхнули друг на друга, пошли, подумали, посидели, прощения попросили – вроде как мир и дружба. А здесь у нас есть сестры, с которыми мы вместе около тридцати лет. 

К нам однажды пришел милиционер. Первые пять лет он ходил и говорил: я не понимаю, что вы тут делаете? А на шестой год сказал: вам всем ордена надо давать! Это же подвиг – 40 баб живут шесть лет вместе – и ни одной драки, ни одного вызова милиции. Он проникся! Здесь немного в другом направлении идет работа. Мы стараемся не доказать свою правоту, а погасить скандал. Это считается высшим подвигом в обществе русской православной церкви – Христа ради, юродивые. Иногда приходится слегка юродствовать, доводить ситуацию до полного маразма или перевернуть это в юмор. Это самый лучший вариант, чтобы ни у кого не осталось камня на душе. Здесь искушения немного другого плана. Все остальные остаются. Враг наш пытается всех нас выгнать из монастыря, чувствуя, что человек шатко стоит. И начинает его на эту тему искушать: у тебя там родственники, то, другое… Он чувствует, что человек здесь сидит, и это ему очень полезно – и опять начинает выгонять из монастыря. Сначала выгонит на подворье, оттуда – в мир на послушание, а далее – вообще в мир. С этими искушениями миряне не знакомы. 

– Когда принимаешь постриг, нет ли страха, что оставляешь то, к чему уже нет возврата?

– Здесь надо понимать такую штуку: страх есть. У некоторых такой мандраж, напряжение, очень сильное волнение! Это, можно сказать, стрессовая ситуация даже для того монаха, который всей душой этого желал. Для одних это страх того, о чем вы спросили, для других это страх того, что он не сможет исполнить то, что должен. Этот страх всегда есть. Даже при сильном желании стоишь и думаешь: я же обеты даю. Смертным грехом считается обещать человеку и не выполнить, а я обет даю Богу. Обет человеку можно взять назад, договориться с ним. А как ты с Богом договоришься, если не выполнил то, что обещал? Никак. У меня был один постриг, монашеский. 

– После пострига нет сомнений: а вдруг ты ошибся, и это не твой путь?

– Я сталкивалась с тем, что люди уходили даже после иноческого пострига. После монашеского пострига чаще всего неудовлетворенность данной обителью. У нас есть выражение «Монах шаталовой пустыни». Это те, кто переходит из одного монастыря в другой, и нигде никак не могут угомониться, найти себя в коллективе. Причина в том, что он не смог переделать себя, и ждет, что все вокруг изменятся. Никогда не жди, что кто-то изменится. Даже ребенка, который лежит еще поперек лавки, уже изменить нельзя. Ученые доказали, что на третий день в эмбрионе начинает формироваться нервная система, и он принимает информацию извне. Воспитывать надо с первого дня после зачатия. Потом уже перевоспитывать сложно. Главное – понимать, что, какая бы ситуация ни была, даже если тебя обидели, все равно виноват ты. Вот если ты будешь жить с таким внутренним настроем, подойдет любая обитель. Где бы ты ни был, надо иметь внутренний стержень. Монахи, долго прожившие в монастыре, – это духовно самые крепкие люди. Их очень трудно сломать. Даже когда, как иногда кажется прихожанам, живет в монастыре нерадиво. Стержень внутренний здесь очень четко воспитывает сама среда. Как говорят некоторые старцы, жизнь в монастыре – это толкание в спину в царствие небесное. Хочешь не хочешь, а сама обстановка тебя заставит стремиться к святости. Поэтому люди, которые долго живут в монастыре, имеют внутренний стержень. У нас один батюшка говорил: святым стать легко. Исповедовался, причастился. Даже возглас в храме. Если смотреть внимательно, там можно перед причастием увидеть надпись «Святая – святым». Все, кто приготовился к причастию, официально объявляются святыми. Но, как сказал батюшка, мы приняли в себя дары, повернулись, пошли к святой воде – и обязательно по дороге хотя бы мысленно, но согрешим. 

Сохранение святости – это и есть основная задача тех, кто живет и в монастырях, и в миру. 

На фото 4 с Митрополитом – вручение 4.04.2021 г. игуменье Любови ордена святой Ефросинии Полоцкой. Патриаршая награда за труды и в связи с 70-летием.