Веками бродившие по просторам Азии странствующие суфии-дервиши окончательно растворились где-то в XX веке. В нынешнем мире пользователей они представляются эдакими бескорыстными носителями истины и обладателями каких-то сверхчеловеческих свойств. Им подражают, у них ищут истину, на них равняются (и даже делают на них деньги). Представляют ли все эти любители «дервишеских» перфомансов, ролевых игр и тренингов – какими они были на самом деле? Вряд ли.
«Дервиш» обычно переводится, как «одетый в шерсть», «шерстяной», «сермяжник». А иногда, более фигурально - «нищий». Традиционные синонимы – «факир», «календер», «дивана».
«Дервиш тот, у кого нет помысла в сердце. Он говорит, и речи у него нет, он слышит и слуха у него нет, он ест и вкуса пищи у него нет, у него нет ни движения, ни покоя, ни печали, ни радости», – так определял классическую суть дервиша хорасанский шейх Абу-аль-Хасан Харасани.
Но, как часто случается – между умозрительным идеалом нищенствовавшего суфия и реальным персонажем со временем ложится глубокая пропасть, перебраться через которую все сложнее, даже самым избранным мудрецам и фанатикам. Те дервиши, которые были чуть ли не обязательными персонажами на дорогах Туркестана и попадались на глаза европейских наблюдателей в XVIII-XIX веках, разительно отличались от нарисованных идеологами суфизма бесстрастных и бескорыстных молчальников-богоискателей.
А что, если взглянуть попристальнее, воспользовавшись наблюдениями тех, кто видел настоящих дервишей самолично? Можно.
Т. Бурнашев (посетил Благословенную Бухару в конце XVIII века):
«Сии тунеядцы бывают разного возраста и все мужского пола. Они ходят станищами; иные кричат во все горло стихи из Корана, другие – разные песни и, делая всякие кривляния и неистовства, просят подаяния. Если не получают оного добровольно, то стараются даже насилием вырвать из чужих рук деньги и чужие вещи».
«Записки» ИРГО, С-Пб., 1849:
«Босые, с развевающимися по плечам волосами, едва прикрытые лохмотьями старых одежд, скитаются они за городом между развалин и кладбищ, по местам самым уединенным и наиболее наводящим страх на суеверных».
«Материалы по мусульманству», Ташкент, 1898:
«На улицах почти всех туркестанских городов нередко встречаются отменно грязные, оборванные, лохматые люди, одетые в странный костюм из разноцветных лоскутьев и остроконечною шапкою на небритой голове; они ходят то в одиночку, то толпами и распевают дикими голосами, собирая подаяния в особые кубышки, сделанные из тыквы-горлянки».
В. А. Обручев (знаменитый геолог и путешественник на заре своей научной деятельности, в 1887 году, также посетил владения эмира Бухарского, а позже, вспоминая про Бухару («По горам и пустыням Средней Азии». Москва-Ленинград, 1946), он помянул и дервишей):
«Пока мы пили зеленый чай, в Леби-хауз ворвалась толпа людей в белых грязных халатах, надетых на голое тело и подпоясанных веревкой, с развевающимися волосами и длинными жезлами в руках. Завывая хором какую-то молитву, размахивая руками и приплясывая, они обошли чайханы двора, собирая милостыню с посетителей. Это были нищенствующие дервиши».
Арминий Вамбери (выделявшийся среди прочих наблюдателей венгерско-британский путешественник и востоковед, совершивший в 1863 году рискованное странствие в дервишеском обличии (под именем турка Рашида-эфенди) – из Тегерана, через пустыни Туркмении, в Хиву и самое сердце Туркестана, благословенную Бухару, вспоминал в своей знаменитой книге «Путешествие по Средней Азии»):
«…Я отправился в калантархона, расположенную перед городскими воротами. Там я увидел несколько дервишей, которые лежали в своих мрачных кельях на полу, страшно обезображенные и похожие на живые скелеты вследствие злоупотребления опиумом… Я хотел дать им денег, но они засмеялись; мне сказали, что многие из них уже 20 лет не держали в руках денег. Окрестное население содержит своих дервишей, и действительно, в течение дня я видел, как приезжали представительные всадники-узбеки и каждый из них что-нибудь привозил с собой, получая за это чилим (трубку), из которой сосал свой любимый яд».
Василий Верещагин (еще один страстный наблюдатель попал в Туркестан вместе с передовыми воинскими соединениями и увидел все в первозданном виде, изобразил дервишей в нескольких живописных полотнах, а также описал их в своих очерках):
«Вечером диван возвращается в свою грязную хату; форма, т. е. шапка и проч., снята; чашка, за вынутием из нее собраннаго, отправляется в угол или на гвоздик, и святый муж садится к огоньку, разсказывает, сплетничает, слушает других, причем курит крепкий наша, попивает чаек или кукнар (очень одуряющий напиток, приготовляемый из шелухи обыкновеннаго мака); от кукнара, сильно опьяняющего, спит он крепко до утра, до новых бродяжнических подвигов.
Почти все диваны записные пьяницы, почти все опиумоеды. Кукнар и опиум принимают дозами, раза по три, по четыре в день – первый большими чашками, второй кусками; многие, впрочем, готовы глотать тот и другой, сколько войдет, во всякую данную минуту...
Я скормил раз одному целую палку продажнаго на базаре опиума и не забуду, с какою жадностью он глотал, не забуду и всей фигуры, всего вида опиумоеда: высокий, донельзя бледный, желтый, он походил скорей на скелет, чем на живого человека; почти не слышал, что кругом его делалось и говорилось, день и ночь мечтал только об опиуме.
…Летом жизнь этих людей далеко не горька: птицы Божьи, они не сеют, не жнут, не собирают в житницы – впрочем, вернее сказать, только не сеют и не собирают в житницы; жать же, хоть и с грехом пополам, то жнут и жнут изрядно; от плодов этой жатвы, бравый диван исправно напитается, напьется и, если время свободное, валяется, пока душа просит, в тени деревьев.
…Близ базара есть множество конур, в которых живут диваны, опиумоеды: это маленькия, темненькия, грязныя, полныя разнаго сору и насекомых каморки. В некоторых стряпается кукнар, и тогда каморка получает вид распивочной лавочки, постоянно имеющей посетителей; одни, выпившие в меру, благополучно уходят, другие, менее умеренные, сваливаются с ног и спят в повалку по темным углам».
П. Шубинский (автор любопытного труда «Очерки Бухары», опубликованном в «Исторический вестнике», № 10. 1892):
«Зрелище разнообразят группы странствующих дервишей, которые, расположившись на ступеньках чайханы, или просто посреди улицы, произносят свои, по большей части, притворно-фанатические проповеди, вызывая такой же притворный восторг слушателей, которые немедленно по удалении святых мужей переходят к созерцанию соблазнительной пляски бачи или к выслушиванию скабрезных рассказов странствующего повествователя…
Идея дервишества (слово «дервиш» состоит, собственно, из двух персидских слов: «дер», дверь, и из однозначащего с глаголом «джистан», искать. В переносном смысле оно означает бедняка, который ходит от двери к двери, с просьбой о помощи. (Броун, «The dervisches, or oriental spiritualism», стр. 49)) заимствует свое начало из времен глубокой древности. …Было бы, однако, до крайности ошибочно считать дервишество ближайшим фактором распространения на востоке религии мусульманского пророка. Последняя является для него лишь щитом, за которым скрыта совершенно самостоятельная религиозно-философская школа, чуждая исламу почти столько же, сколько и религии Христа».
...Этот цитатник можно длить бесконечно. Но, читая все эти «записки», необходимо осознавать заведомую тенденциозность даже самых объективных авторов и, учитывая отношение «просвещенных европейцев» к экзотике Востока, осознавать, что писалось все это в XIX веке, во времена повсеместного вырождения и упадка движения суфийских бродяг. Наблюдатели встречали уже вовсе не тех суфиев, которые во времена Ахмеда Ясави сумели вовлечь в мусульманство кочевников Великой Степи. В противном итоге, я сильно сомневаюсь, что суфизм у практичных казахов занял бы место более важное, чем даже ортодоксальный ислам.
Дервиши продолжали быть частыми гостями в юртах номадов, а особенно в южных регионах. Наверняка, и на закате движения, за эпатажным обликом, «одежкой» сермяжников, скрывались не одни только экзальтированные попрошайки и законченные наркоманы. Потому что суфизм – достаточно мощное духовное течение, прошедшее проверку временем, не мог бы долго продержаться лишь за счет маргиналов.
Однако именно странствующие и нищенствующие адепты являлись тем его лицом, которое первым бросалось в глаза постороннему. Более глубинные слои эзотерического единения с Богом, понятное дело, часто затмевались проделками этой назойливой братии.
Андрей Михайлов-Заилийский. Писатель, автор дилогии «К западу от Востока. К востоку от Запада» и географического романа «Казахстан»
Фото автора
